«Заходишь в камеру, а она на полу лежит бетонном. "роды в местах лишения свободы"

Родителей не выбирают. Место рождения — тоже. И некоторым выпадает родиться на зоне. И хотя в тюрьме ребёнок может провести максимум три года, эти первые годы жизни имеют мало общего с тем, как растут «обычные» дети. На вопрос о том, влияет ли тюремный опыт на развитие и дальнейшую судьбу таких детей, ответили те, кто видит их каждый день: их мамы и школьные учителя.

Саше 14 лет, а его брату Ване — 12. Они учатся в одной школе в Москве и с первого взгляда отличаются от других ребят — прилежных и аккуратно одетых школьников. Про таких, как Саша и Ваня, говорят: трудные подростки. Мальчики редко появляются в школе, не делают уроки и разговаривают матом даже с учителями. Одноклассники от них отстраняются, некоторые боятся. Из-за больших проблем с учёбой и асоциальным поведением Сашу и Ваню неофициально перевели на домашнее обучение. Александр, классный руководитель 8 «Б» класса, в котором учится старший брат, пришёл в школу в марте прошлого года и сразу обратил внимание на проблемных братьев. Поначалу он пробовал говорить с мальчиками о Достоевском на их языке: пояснял «за жизнь» на примере русской классики. Но и этот разговор не заладился. Поведение братьев по всем пунктам подпадает под категорию «асоциальное»: им не удаётся найти место в школьном коллективе, им не интересна учёба, они проявляют немотивированную агрессию и жестокость.

Конечно, не все дети радостно бегут в школу, зачастую детские психологи говорят о безобидном СДВГ (синдроме дефицита внимания), симптомы которого, кажется, может найти у себя каждый из нас. Но психолог школы, в которой учатся Саша и Ваня, признал случай братьев куда более серьёзным и опасным, однако помочь им не сумел. Александр несколько раз вызывал в школу родителей, но встретиться с ними пока не удавалось. Даже после того как старшего брата поставили на учёт комиссии для несовершеннолетних, на связь с учителем никто не вышел. Вообще Саша и Ваня — единственные дети, мать которых классный руководитель не видел ни разу. Александр описывает эту ситуацию как ярчайший пример неблагополучной семьи. Всё дело в том, что мама Саши и Вани, как и их отчим, отбывала срок в тюрьме. И сами мальчики родились на зоне.

По данным благотворительного фонда «Протяни руку», который помогает заключённым, за первые девять месяцев 2017 года в учреждения ФСИН попали 705 беременных женщин, больше всего беременных находятся в СИЗО. И это не считая тех, кто беременеет уже в колониях. По статистике за 2016 год, в местах лишения свободы родилось 457 детей, из них больше чем у половины выявляют серьёзные заболевания. Очевидно, что комнат совместного проживания мамы и ребёнка хватает далеко не всем и чаще всего мамы оказываются разлучены с детьми.

Всего в России 46 женских исправительных колоний, в 13 из них созданы условия для содержания осуждённых с детьми — то есть детский дом при колонии. На карте России эти колонии расположены неравномерно и преимущественно до Урала. Например, если маму из Сибири этапировали в колонию с условиями для содержания ребёнка, её родственникам будет тяжело и накладно навещать их. Пока правозащитникам удалось добиться создания лишь двухсот мест совместного проживания мамы и ребёнка на все российские тюрьмы.

Всего две колонии в России имеют свои роддома для заключённых: в Челябинске и в Мордовии, поэтому чаще всего на роды из колонии или из СИЗО женщину отправляют под конвоем в один из городских роддомов, где иногда роженицу приковывают наручниками к кровати. К такой мере прибегают, если конвой по какой-то причине отсутствует при родах. Против этой практики активно выступают правозащитники из фонда «Протяни руку», и кажется, число таких случаев действительно сократилось. Статистики по случаям родов в наручниках нет, но для многих женщин, особенно в маленьких городах, это до сих пор остаётся реальностью.

«Недолюбленные» дети травмированы, они никогда не будут нормальными.

По закону, мать должна находиться в роддоме три-четыре дня для восстановления и первого кормления, но обычно женщин увозят обратно в колонию или в СИЗО в тот же день. Ребёнка оставляют в роддоме на послеродовые процедуры и обследования, за время которых он лишается грудного вскармливания. Если женщина ещё находится под следствием в СИЗО, то ребёнка потом привозят к ней. Если уже осуждена, то из роддома его отправляют в детский дом. Получается, что ребёнок с рождения отлучён от матери, которая может навещать его только шесть раз в день — для кормления. И то, если докажет на сцеживании, что грудное молоко у неё есть. Сделать это на практике оказывается трудно, потому что связь мать — ребёнок в отсутствие последнего часто даёт сбой.

Куда больше везёт женщинам, которым достаётся та самая комната для совместного проживания. Хотя во многих из них нет воды и газовых плит, ребёнок находится с матерью.

В доме ребёнка при колонии дети проводят первые три года жизни под присмотром нянь и воспитателей. Не все из них, по словам осуждённых, имеют педагогическое образование, а развитию базовых навыков детей уделяется мало внимания. Затем, если срок матери ещё не кончился, ребёнка забирают родственники на опекунство. Если их нет, то малыша переводят в детский дом, откуда, как правило, его уже никто не забирает. При этом ФСИН располагает исключительно позитивной статистикой: за 2017 год не было зафиксировано ни одного случая отказа осуждённой матери от своего дитя. Объясняется это просто: нет никакого смысла отказываться от ребёнка, содержание которого государство и так берёт на себя. Отказы происходят уже после того, как женщина выходит на свободу — без денег и работы.

Ирина

Сыктывкар, СИЗО № 1

Я ни разу не видела, чтобы от ребёнка отказывались на начальном этапе, ведь режим слабее, можно не работать. Но часто бывает, что не забирают после освобождения. Многие говорят: «в силу обстоятельств». Я не спорю. После колонии с ребёнком на руках очень сложно найти работу. Я через это тоже прошла. Я пришла к начальнику дошкольного образования и честно сказала, что у меня нет денег, есть судимость и маленький ребёнок. Уже через неделю моя дочь пошла в садик.

Когда меня взяли под стражу, я была уже на восьмом месяце. Так что выбор — рожать или нет — не стоял, хотя первое время я и сомневалась. Потом уже перестала: значит, так должно быть.

Мне кажется, в фильмах всё надуманно. Ко мне было хорошее отношение. Конечно, случалось разное, но к беременным всегда относятся лояльнее.

Я как беременная могла переехать в другую камеру, но мне никто не предложил — и я жила в общей курящей камере, хотя сама не курящая. Это, конечно, нарушение. Перед проверками мне предлагали переехать, а при проверке говорили, что я сама согласилась на общую камеру.

Я рожала у своего доктора, который принимал у меня первые роды. Я сразу сказала, что буду рожать только у него. При желании с ребёнком можно находиться целый день. Официально это запрещено, но меня это не останавливало. Ну был бы рапорт — и что? Всё время после родов ребёнок был со мной. После 10 дней карантина я пришла к дочери и увидела, что она вся в пятнах, соплях, хотя в боксах было всего два ребёнка. За ней просто никто не смотрел. Потом её увезли в больницу. Конечно, был скандал. Но мне не хотелось находиться в состоянии постоянной войны — и жалобу я писать не стала. Пусть остаётся на их совести.

В доме ребёнка очень много недочётов. Была жуткая история, когда умер ребёнок. У нас проводился ремонт, меняли трубы, шла сварка. Им было всё равно, что в здании в этот момент были дети, что запрещено. Я тогда даже спросила: «А у вас есть разрешение? Кто вам дал разрешение на сварку в присутствии детей?» И вот привезли ребёнка этапом и поместили туда, за ним даже не было никакого досмотра. Он находился с осуждёнными, что противозаконно, как я уже сказала. И он умер на третий или четвёртый день. Причину смерти не назвали, но это всё не просто так. Не знаю, почему они думают, что им ничего не вернётся бумерангом. Я-то за своё сижу, а на них сколько всего висит?

Как такового воспитания там нет. Они там считают: «Вы сами виноваты — терпите». Но ребёнок ведь без приговора.

Воспитатели в доме ребёнка при колонии далеко не всегда с педагогическим образованием. Одна так честно и говорила: «Образования нет, но я очень люблю детей». Ну и что? Я тоже люблю. С психологом тоже странно получилось. Сначала она работала с осуждёнными, а потом с детьми. Когда она успела переквалифицироваться, я не поняла.

Это всё как-то отражается на детях. Они переносят это тяжело. Им же хочется перед сном побыть с мамой, уснуть на ручках. У ребёнка нет своей игрушки, а это очень важно. Дома все игрушки свои, с ними можно спать. Важна тактильность. А у воспитателей есть дурная привычка пеленать этих бедных детей, даже годовалых. Они лежат, кричат, потом становятся злыми, начинают кусать других детей. Дико звучит, но это так. Именно поэтому детдомовские дети злые. Эта обида копится, выливается, имеет тяжёлые последствия. Когда воспитанием занимаются чужие тёти, они не учитывают особенности детей: что те любят, чего хотят. Теряется индивидуальность. С тем же кормлением. Был большой скандал, что им в суп добавляют второе. Лишь бы быстрее накормить. А у ребёнка не вырабатывается вкус. Мама сидела и кормила бы его хоть два часа. Так же с вопросом гигиены. Никто утром не проверит, почистил ли ребёнок зубы. Никто его не умоет лишний раз.

Я тогда ещё ничего не знала о системе правосудия и была уверена, что она построена на справедливости

«Недолюбленные» дети травмированы, они никогда не будут нормальными. Вот моей дочери всегда нужно внимание. Мы сегодня купили игрушку, она по дороге домой показала её всем прохожим. Она постоянно со всеми общается. К бомжу недавно подошла, спросила: «Ты чего тут лежишь?» Это тоже не совсем нормально. Я понимаю, что это отражение той жизни.

Когда меня освободили, Лизе было два года, а завтра ей исполняется три. Она уже ничего не помнит — я как-то спрашивала у неё. Первое время она ещё вспоминала детей из группы, а сейчас уже ходит в садик и забыла их. Может, будет вспоминать какие-то яркие моменты во взрослой жизни.

Я думаю, самое ужасное — то, что это вообще было в её жизни. Она не заслужила этого. У неё должны были быть свои игрушки, своя кроватка, коляска. Наверное, это мой самый тяжкий груз на душе.

Марина

Красноярск, 22-я колония

Мне было тридцать два, когда меня посадили. У меня тогда уже была дочь, которую я родила в девятнадцать. Поскольку я сидела в общей сложности девять лет, её почти не воспитывала. Я не чувствовала себя полноценной матерью. И поняла, что если не рожу сейчас, то позже уже не решусь на это. Я планировала выйти по УДО и рожать на свободе, но администрация меня не выпустила — и я родила в учреждении. У меня была хорошая характеристика, ни одного взыскания, и доверием пользовалась. А как забеременела и появилась возможность поиметь с меня денег, сказали: «Нет, будешь сидеть». Я это предвидела и долго скрывала свою беременность от администрации, потому что занимала очень удобное для них положение. А они не отпускают по УДО людей, которые отвечают за важные точки. И матерей с детьми по какой-то причине не хотели отпускать. Видимо, денежный поток. Это тяжело. Я надеялась, что ребёнок не окажется в таких условиях.

На зоне я была очень известной личностью. Меня знали все, даже кого я не знала. И моя беременность наделала много шума. Кто-то думал, что меня загнобят. В принципе, половина и хотела загнобить морально. Однажды я уснула на полу, идёт обход администрации, меня поднимают — «иди пиши объяснительную». Я говорю: «Какая объяснительная? Я на седьмом месяце». Но наш начальник с пониманием в этом плане относился, а вот женщины в администрации прямо гнобили и пытались унизить, родственников не пускали. Приходилось брать наглостью и знакомствами.

Я рожала второй раз и знала, что и как. Быстро вызвали скорую, доехали до роддома. Там отношение от врачей сразу предвзятое — слышала слова «осуждённая, зэчка». Причём отвезли в роддом, где рожают в основном лица без регистрации, такой «третий сорт». Всю дорогу сопровождал конвой, в палату установили два видеорегистратора, к двери приставили сотрудницу полиции, если захочу бежать. Я родила быстро и легко, мне дали полежать с ребёнком минут десять-пятнадцать — и всё. Встали и пошли. Меня отвезли обратно в учреждение. А дочери не было 24 дня. Её там проверяли со всех сторон, чтобы потом на них не было ответственности. Всё это время я поддерживала лактацию, сцеживала молоко. Я одна там кормила, потому что очень тяжело поддерживать молоко без ребёнка. Зато, будучи кормящей, я могла приходить к дочери в любое время.

Весь день дети проводят в общей комнате. Первые полгода их даже не вытаскивают из кроваток. Дети не видят ни улицы, ни животных, ни книжек. Нет никакой информации для развития. Старшую группу раз в год вывозят куда-то. При мне был случай, когда приезжал в детский дом какой-то важный чиновник. При нём детям подарили детские мотоциклы, автомобили. Чиновник уехал — игрушки убрали. Детский дом в основном работал на показуху. Комиссия приезжает — всё достаётся. Комиссия уезжает — всё забирается.

Когда я освободилась, дочери был год. И этот первый год однозначно повлиял на неё. Из тюрьмы нас забрали на машине. У неё была паника. Вообще она первое время боялась транспорта — машин, автобусов. Не могла в них ездить. Сейчас дочери уже три, и эти страхи прошли. Слава богу, за первый год она не так много запомнила. У детей постарше посерьёзнее печать. Я таких видела. У меня была знакомая цыганка, которая жила с ребёнком прямо в тюрьме. И все эти «мусора, шмон, руки за голову» очень у него отложились. Такие прямо чёрные моменты.

Я только рада, что всё прошло и больше этого не будет. Первое время постоянно плакала, когда вспоминала эту беременность. Да и сейчас хочется.

Мария Ноэль

Исправительная колония
№ 5, Челябинск
Основательница программы «Тюремные дети»

Меня арестовали 29 ноября 2004 года, беременной на пятом месяце. Я была глубоко удивлена, что меня, ждущую ребёнка, арестовали. Я тогда ещё ничего не знала о системе правосудия и была уверена, что она построена на справедливости.

Я оказалась в изоляторе, там родила, мне вынесли обвинительный приговор на пять с половиной лет, отправили в тюрьму. Уже в колонии я поняла количество ошибок, которые допустила во время процесса, и увидела ситуацию изнутри. Уже в тюрьме я приняла решение, что буду этим заниматься, когда окажусь на свободе.

Каждый шаг, каждая минута там потрясали меня. Женщина поражена в правах, она зависит от каждого человека из администрации. Если говорить обо мне, то это было давно, но, я думаю, мало что изменилось. В изоляторе меня держали в клетке. Это такой металлический стакан, у которого одна сторона — решётка. Там есть железное сиденье. Я в этой клетке провела часов восемь — уже не очень хорошо помню: довольно тяжёлый день был. Мне два раза вызывали скорую. При нормальном соблюдении прав, если скорая говорит, что человека нужно положить в больницу, его кладут. В моём случае скорая приезжала, говорила, что нужно везти в больницу — угроза выкидыша и так далее. Но этого не происходило два раза. Это всё психологическое давление, с помощью которого следователь ломает волю. Единственное — меня не били. Мне повезло: я была беременная.

Ещё у меня оставался дома маленький ребёнок. Закон говорит, что его нельзя оставлять без опеки. И закон был соблюдён — в том смысле, что ребёнка отправили в приют. Но это сверхмера. А все остальные меры были опущены, несмотря на то, что у меня было отсутствие судимостей, ненасильственное преступление.

В следственном изоляторе меня перевели сразу в больницу. Когда мы говорим «тюремная больница», то не стоит представлять такую больницу, которую мы видим в обычной жизни. Слово «больница» создаёт ощущение чего-то нормального, поэтому тюремную называют «больничка». Это такая же камера, с такими же двухэтажными нарами, где все курят: никто не будет бросать ради тебя. Но мне из-за моего эмоционального состояния было всё равно — там был матрас, на который я могла лечь, и душ. В больничке я впервые сходила в душ, там, к счастью, душ можно принимать каждый день. Но это очень страшная штука, где ты не понимаешь, в каком месте тебе встать, чтобы не задеть грязные склизкие стены. Всё это произвело на меня ошеломляющее впечатление. Но поскольку я очень хотела мыться, я как-то встала на носочки. Почему-то очень хорошо помню этот момент: крошечная коробка 60 на 60, но на тебя льётся горячая вода — окей, круто.

Лекарства — это большая привилегия беременных женщин. Но даже в нашем случае (у нас была целая камера беременных) получить медицинскую помощь было большой проблемой: нужно подать заявление, дождаться подписи врача, на заявление должны ответить, но на него почти никогда не отвечают. Практически всегда при обысках лекарства забирали. Потом уже стало понятно, что есть негласные правила, особенно если ты долго сидишь, а я провела в следственном изоляторе год. Позже поняла, что лекарства забираются на время обыска, потому что им нужно отчитаться, а потом они уже отдают их врачу, и врач приносит их обратно, потому что он имеет на это право. Они должны забирать в соответствии со своим предписанием.

У беременных был гинеколог, который навещал нас не меньше раза в неделю. Получить помощь от другого врача возможно только теоретически. Если у тебя заболел зуб, лучше самому его вырвать. По крайней мере, в моё время было так.

Оказавшись в колонии, я поставила цель пойти работать в дом ребёнка. Туда очень сложно устроиться — все бы хотели работать рядом со своими детьми.

Первые пятнадцать дней в колонии происходит карантин. Получилось так, что мой карантинный барак находился прямо напротив карантинного барака для детей, но зайти я туда не могла, потому что там несколько контрольно-пропускных пунктов, а самостоятельно человек не может передвигаться по территории зоны. У меня была там подруга, с которой мы до этого были в следственном изоляторе. Она уехала раньше меня на этап и уже к тому моменту работала там няней. В общем, она мне показывала сына в окно. Была зима, я просила, чтобы мне давали расчищать снег около их карантина, чтобы посмотреть на ребёнка. Она писала мне записочки, чтобы я приходила в такое-то время. Наверное, это был самый сложный период.

Выйдя на волю, я решила, что нужно защищать права, рассказывать о них. Программой «Тюремные дети» я начала заниматься, когда познакомилась с Олей Романовой. Тогда я была волонтёром в «Руси сидящей». Принцип программы «Тюремные дети» заключается в естественности жизни, если можно так сказать. На мой взгляд, отлучение ребёнка от матери — это преступление. Основная борьба развернулась за то, чтобы дети были со своими матерями хотя бы в первый год жизни. Администрация использует поведение матери как аргумент недопуска к ребёнку. Например, если мать курит, она однозначно не может жить с ребёнком. В зоне курят практически все. Там почти нет людей, которые не курят. Если они до этого не курили, там начнут. Лично я не видела ни одного некурильщика. Другая важная проблема, которой я занялась, — это жизнь женщины после освобождения. Общество ими не занимается. Как и не занимается тюремными детьми. Большинство мам не выходят, когда ребёнок достигает трёх лет. Дети уезжают либо к родственникам, либо в дом ребёнка. Нет подробной статистики или исследования на тему психологического влияния этого периода на дальнейшую жизнь ребёнка. Но есть статистика по колониям для несовершеннолетних: там большинство — из детских домов. Наверное, из этого можно сделать какой-то вывод. Плюс история с депривацией — это бомба замедленного действия. Детские дома — это подготовка к колонии для несовершеннолетних. Там точно такие же нравы.

Но, исходя из данных нашей программы и моего опыта, можно сделать парадоксальный вывод. В основном, тюремные дети здоровы. У них есть свой врач, им делают массаж, они живут в медицинском учреждении. В обычной квартире у ребёнка нет врача круглосуточно. Было бы самонадеянно и тенденциозно так заявлять, но мне кажется, что в каком-то смысле эти дети более оберегаемые. Многие мамы не смогли бы обеспечить им такой уровень медицины на воле. Я даже скажу больше: для них это большая удача. На воле эти дети могли бы умереть, всё что угодно могло бы случиться, потому что у их мам была сложная жизнь, они не просто так попали в тюрьму. Есть такое выражение: «тюрьма — это промысел божий». Ну, я вот не очень верующая, но иногда об этом думаю.

«Друг, Бог дал тебе способности. Неужели ты хочешь быть, как те, кого ты видишь каждый божий день?» — сказал однажды в школе Александр старшему из двух братьев, Саше. Он действительно уверен, что у мальчика есть способности, — нужно лишь взяться за голову. В принципе, Саша уже начал работать: ему платят за участие в договорных околофутбольных драках. За это его и поставили на учёт в детскую комнату полиции.

На мотивирующую речь учителя мальчик не отреагировал. А на вопрос о том, как видит своё будущее, ответил, что хочет быть дальнобойщиком.

Иллюстрации: Tashita Bell

Если вам довелось рожать в тюрьме, то вы получили исключительную возможность узнать массу таких подробностей, которые даже не снились другим женщинам: можно ли рожать в наручниках и присутствует ли при родах охрана; сколько времени роженица остается в роддоме и каким образом ее отвозят назад в изолятор; обыскивают ли младенца, когда он с матерью выезжает на суд; склоняют ли беременную к аборту; может ли мать воспитывать своего ребенка, если ей разрешили взять его в колонию, и многое, многое другое.

Беременные содержатся в общих камерах - душных, прокуренных, - кормят их той же самой пищей. В больницу роженицу обычно отвозят при первых схватках, если заключенные успевают сообщить об этом администрации. Везут в “автозаке” или на “скорой помощи”, но всегда под конвоем. В некоторых случаях рожающую женщину могут доставить и в наручниках. После родов содержащаяся в трудколонии женщина должна через два месяца приступить к работе. Ребенок остается в больнице положенное время - 5-6 дней, а потом, если он здоров, его возвращают матери. С этого момента, или чуть раньше, мать начинает жить в отдельной, приспособленной для таких случаев камере, в которой могут находиться только беременные или кормящие. Так написано в “Законе о содержании под стражей”. Но, как и многое другое, предусмотренное этим актом, чаще всего остается простой декларацией, благим намерением, из тех, которыми вымощена дорога…в ад.

Если у матери нет грудного молока, администрация помогает ей с искусственным питанием. Однако известен случай (это произошло в архангельском СИЗО), когда мать, потеряв молоко после падения с верхнего яруса, не могла добиться от администрации искусственного питания, и была вынуждена в течение двух недель кормить двухмесячного ребенка жеваным хлебом. Это вызвало бунт в тюрьме и тогда администрация была вынуждена изыскать средства для покупки молочных смесей.

Мать в СИЗО практически не разлучается с ребенком, ей некому его оставить, некому передать на время. Единственная возможность временного отдыха матери - это отправка ребенка в больницу.

По достижении ребенком трехлетнего возраста его разлучают с матерью. Никаких обычных на свободе социальных льгот и социального обеспечения беременные и женщины с детьми в заключении не имеют. В целом можно сказать, что положение женщин в СИЗО и трудколониях во многих отношениях оказывается хуже, чем у мужчин. Следствие - распад всей ткани нормальной жизни, т. е. распад семей, неумение обращаться с ребенком, распад отношений с детьми и т. д.

При выезде матери на суд ребенка могут подвергнуть обыску по той же причине. Сложности оперативной обстановки, по правде сказать, заключаются в межкамерных и межличностных связях подсудимых и подследственных. Иными словами, записку “мамочка” может передать, или еще чего. А такого быть не должно. Так уж повелось, что интересы следствия важней интересов ребенка. Хотя здравый смысл подсказывает, что неправильно это, что не может так быть, чтобы невинное дитя самые первые и самые важные месяцы и годы жизни провело …в аду. Даже если его мать и не ангел.

Условия содержания матерей с малолетними детьми в местах лишения свободы

Ст. 100 УИК:

1. В исправительных учреждениях, в которых отбывают наказание осужденные женщины, имеющие детей, могут организовываться дома ребенка. В домах ребенка исправительных учреждений обеспечиваются условия, необходимые для нормального проживания и развития детей. Осужденные женщины могут помещать в дома ребенка ИУ своих детей в возрасте до трех лет, общаться с ними в свободное от работы время без ограничения. Им может быть разрешено совместное проживание с детьми.

2. С согласия осужденных женщин их дети могут быть переданы родственникам или по решению органов опеки и попечительства иным лицам, либо по достижении детьми трехлетнего возраста направлены в соответствующие детские учреждения.
3. Если ребенку, содержащемуся в доме ребенка исправительного учреждения, исполнилось три года, а матери до окончания срока отбывания наказания осталось не более года, администрация ИУ может продлить время пребывания ребенка в доме ребенка до окончания срока отбывания наказания матерью.
4. Осужденные беременные женщины и осужденные кормящие матери могут получать дополнительно продовольственные посылки и передачи в количестве и ассортименте, определяемых медицинским заключением. Осужденные беременные женщины, осужденные женщины во время родов и в послеродовой период имеют право на специализированную помощь.
(в ред. Федеральных законов от 08.12.2003 N 161-ФЗ, от 14.07.2008 N 112-ФЗ)

Вадим родился в тюрьме в Челябинске. Мама отбывала срок за хранение наркотиков. В этой колонии, как и еще в 9 других в разных регионах (а всего в нашей стране 35 колоний для женщин), на территории находится отдельное здание – тюремный дом ребенка. Мальчик достиг трехлетнего возраста раньше, чем мама отбыла свой срок наказания, и из тюрьмы, как положено по закону, был переведен в один из Челябинских детских домов. Малыш рос и развивался вполне по возрасту, но через два года учреждение расформировали, и Вадим оказался в другом детском доме, где, как новенький подвергся дедовщине и в результате получил тяжелую травму головы. Вскоре воспитатели заметили задержку в развитии ребенка и он был переведен в интернат для детей с заболеваниями 8-го вида.
Когда Вадиму было 5 лет, объявилась его мама, которая, посмотрев на мальчика, сказала: “Какой-то он глупенький на вид”, немного поиграла с ребенком, но после этого её больше никто не видел. Еще долгие годы Вадик писал маме письма, на которые не получал ответов. По окончании интерната Вадим, как и остальные выпускники, выучился на слесаря, получил квартиру, но решительно не понимал, что делать дальше со своей жизнью.
Где сейчас мама Вадима мы не знаем, не знаем также как получилось, что этой женщине пришлось рожать в тюрьме, но нам известно, почему очень многие женщины-заключенные намеренно пытаются забеременеть и родить во время срока лишения свободы.

У нашего фонда в попечении 5 учреждений в районе города Вольск, немало детей в них имеют мам, отбывающих наказания за различные преступления. Здесь в Вольском районе есть колония для женщин, не строгого режима, а обычная, где женщины сидят в основном за наркотики и воровство. После психологической диагностики заключенных делят на отряды: кого-то в прачечную, кого-то – в столовую, кого-то в швейный цех шить варежки и армейскую форму. Если женщина хорошо себя ведет, в качестве поощрения может получить с законным супругом свидание “семейного типа”, то есть в отдельной “квартире”. Супруг приезжает, привозит продукты, проходит досмотр, и пара остается наедине. Во время таких свиданий многие заключенные стараются забеременить. Для нас, людей на свободе, сама мысль рожать ребенка в тюрьме кажется безумием. Но у заключенных есть свои причины этого добиваться.

Если женщине удалось зачать ребенка, она получает шанс на очень многие изменения в условиях ее содержания. В зависимости от тяжести статьи, по которой осудили заключённую, есть система поблажек и послаблений режима: улучшенное питание и больше прогулок (назначается не в каждой тюрьме), освобождение от тяжелых работ или сокращение времени работы, а также право на УДО - заветное условно-досрочное освобождение, если срок окончания заключения уже близок.
Мамы не скрывают, что ребенок сам по себе им особенно не нужен, хотя бывают и исключения. Но они крайне редки. После родов, на которые роженицу отвозят с двумя конвоирами в “Автозаке”, женщина получает дополнительное свободное время на кормление ребенка по часам, продолжает получать особое питание, а затем может посещать его в специально отведенном под детский сад помещении на территории колонии по графику, установленному учреждением. Далеко не во всех колониях мамы могут видеть своих детей до трех лет. Там, где нет помещения под деткий сад, сразу после родов ребенок попадает в больницу и затем в дом ребенка.

В нянечки берут заключенных по нетяжким статьям или с малым остаточным сроком пребывания в тюрьме. Сейчас в тюрьме находятся 500 женщин и 50 детей, то есть во время заключения родила каждая десятая (если не считать детей, которых по достижению 3-х-летнего возраста уже перевели в ближайший детский дом, а мама продолжает сидеть).
Большую часть времени дети проводят с нянечками и персоналом, много смотрят телевизор, плохо говорят. В одном из наших ближайших детских домов мы даже специально наняли логопеда для занятий с мальчиками, выросшими в тюрьме - они почти не разговаривали и в 5 лет.
Для того, чтобы накормить детей, которые питаются уже обычной едой, а не молоком, используется две схемы. Либо детей по очереди сажают на стульчик для кормления, привязывают руки и раз в 10 секунд кладут ему в рот кашу, либо сажают сразу всей группой и по очереди дают по одной ложке еду. Так же впрочем кормят и в обычных (не тюремных) домах ребенка. Понятно, что воспитателей не хватит, чтобы накормить каждого, как домашнего ребенка - с уговорами, сказками, прибаутками. Но именно после таких схем кормления, а также после еды по часам (завтрак, обед, ужин), когда не можешь поесть, когда тебе этого хочется и того, что хочется, а приходится есть то, что сегодня в столовой дают, и развиваются пищевые нарушения у воспитанников детских домов. И это несмотря на то, что качество и вкус еды в детских домах в России сейчас везде на довольно хорошем уровне. Еда становится желанной отрадой, попадая в приемную семью или уже после выпуска из детского дома, дети не могут наесться и часто съедают больше, чем нужно. Один из наших знакомых выпускников, у которого жизнь к счастью сложилась вполне успешно, вспоминает, что главное чувство, которое помнит в детстве – это постоянный голод.

Не каждой забеременевшей женщине удается родить, условия в тюрьме все же не лучшие для беременности, случаются и выкидыши и осложнения. Тем не менее здоровье у всех малышей, родившихся в колонии, по понятным причинам изначально очень слабое.
Дальнейшая судьба детей, родившихся в тюрьме, складывается по одному из четырех сценариев. Чаще всего ребенок маме не нужен, и она его не забирает, даже когда освобождается. А если ее срок освобождения не близок, ребенок может почти все детство провести в учреждениях. Если ко всему прочему она и отказ от него не пишет, то шанс ребенка попасть в приемную семью близок к нулю. Эти дети настоящие заложники сложившейся системы. Юридически, в отличии от своих мам, которые отвечают за совершенные преступления, они свободные граждане, но фактически являются такими же несвободными, как и их родительницы. Второй вариант крайне редок – когда папа забирает и воспитывает ребенка, пока мать продолжает отбывать свой срок. Третий, еще более редкий, когда мама все-таки после выхода из тюрьмы забирает ребенка. Но зная, что наши российские бывшие заключенные почти в 90% случаев не адаптируются к нормальной жизни, судьба таких детей также складывается непросто. Четвертый сценарий разворачивается, если мама написала отказ от ребенка, он воспитывается в детском учреждении и имеет статус “под усыновление”. Такого ребенка могут забрать в приемную семью. Какой из сценариев является самым благоприятным сказать довольно сложно. Каждому ребенку в идеале нужна его кровная мама, но уж если эта мама таковою быть не хочет, оптимально, если такого малыша действительно усыновят.

Судьба Вадима из Челябинска, который так и не дождался свою маму и не попал в приемную семью, который прошел все стадии этой системы – от дома ребенка до трех лет, неофициального отказа матери, всего детства в учреждении, выпуска из него, получения образования не по своему призванию, а с общим потоком, в итоге по счастью сложилась довольно хорошо. Вадим попал на работу к очень хорошему человеку Алексею, который стал ему если не отцом, то точно старшим наставником. Алексей подсказывал Вадиму как ему развиваться профессионально, стал ему настоящим другом, помогал в самых разных ситуациях. Сейчас Вадим по прежнему работает у Алексея, женился, воспитывает двух детей. Но увы так складывается жизнь единиц детей, родившихся в тюрьмах. И лишь потому, что роды для большинства заключенных женщин – это лишь способ сделать свою непростую жизнь в колонии немного легче.

Тюремным медикам по барабану на тебя. Тем более, если ты на тюрьме, а не на зоне. Ты не работаешь еще, не приносишь им дохода, не шьешь костюмы ментам, пожарникам. Поэтому им на тебя ***. Им не резон тебя даже в больницу везти. У меня как-то была сильная ангина, температура 39, не могла глотать. Попросила у врачихи что-нибудь от ангины. Она говорит:

У тебя есть кубик «Магги»? В кипяток покроши и дыши над ним.

Вот что мне прописала врач. Сейчас они хоть простые таблетки дают, анальгин там. А тогда в хате только и были бульонные кубики.

Через месяц я вернулась в тюрьму. Дочь привезли через трое суток в ужасном состоянии. Конечно, в больнице тюремный ребенок никому не нужен. За ней никто не ухаживал. А в тюремную больницу ребенка не возят, то есть месяц с лишним мы были разделены.

Чем кормила ребенка? Я гадаю на картах, я грузинка наполовину. Гадала на картах, и девочка, которая сидела со мной, мне сцеживала молоко. Когда я была месяц в тюремной больнице, смотрящий за туботделом был грузин. И он мне передал сигареты, а я не курю. Эти сигареты меняла потом на кухне в тюрьме. Через баландера [раздающий еду], который хавчик возит, покупала геркулесовую кашу. Через марлю сцеживала и кормила ее этой жижей от каши. Вот эта жижа - все, что ела Карина. Молоко еще иногда за сигареты покупала.

У нас на всех была одна коляска для прогулок. Внизу был дворик, пустой, одна скaмейка, и все. Никаких игрушек. Гуляли по очереди, раз одна коляска, или на руках. Но однажды приезжали финны или немцы, нас снимали, мамочек. Тюремная администрация выставила все красиво. Привезли по коляске каждой, выставили детское питание, которого мы никогда не видели. И сразу как иностранцы уехали, все обратно отобрали.

Напротив была большая комната закрытая. И со мной сидела девочка, «замочница», вскрывала замки. Давай, говорит, посмотрим, что там. Вскрыла комнату, а там все завалено: питание, коляски, вещи детские. Помощь гуманитарная. Они брали себе, на вынос. Коляски, сумки с питанием, - это все среди сотрудников расходилось.

На тюрьме ребенок живет с матерью до трех лет. Потом его забирают в детский дом или опекуны. Многие сразу отдают. Потому что понимаешь, что это такое... Три года рядом, а потом отдать ребенка.

Когда я сидела, «детских» денег не получала. И когда освободилась, пошла получать. А мне сказали, мол, какие деньги, вы сидели в тюрьме, вас с ребенком содержало государство. Я им тогда высказала:

Позвольте, государство не дало моему ребенку ничего, ни одного рожка молока.

Врачи? Один раз в неделю приходили, и все. По средам. Да и врачи какие. Нам запрещали даже памперсы. Говорили, для детей вредно. Разрешали один памперс в день, если приходит передача. Прокладок женских нет.